Он шел и вглядывался в дома, как-будто в лица,
пытаясь вспомнить прищуры окон, небритость клумбы.
Он клял себя, что вчера успел до слонов напиться,
Бубнил похмельно, что нужно взяться давно за ум бы!
...Нет, он не помнил, как оказались в районе спальном,
в квартире странной, где мало света и много книжек…
Всплывали медные статуэтки, штук сто, реально!
И вид с балкона. Этаж двадцатый, навряд ли ниже…
…Она играла на фортепиано, играла нежно.
Себе любимой, не слыша стука ножей и вилок.
И он забыл, что приехал с кем-то, и уж, конечно,
не смог заметить тот миг, в который его накрыло.
Он видел пальцы. О святый боже, какие пальцы!
Они летали, они дробили мозги и душу.
Он был счастливцем, он был героем, он был страдальцем...
Заплакал пьяно, потом сорвался в февраль, наружу...
...Очнулся дома, на надоевшем, родном диване.
И выпал в город, кляня беззвучно размер столицы...
И шел, пытаясь найти надежду меж зимних зданий,
ища приметы, что смог запомнить, в домах, как лицах...